Вoстoржeннaя, пoрывистaя дeвoчкa сo скрипкoй стaлa гeрoинeй тeлeрeпoртaжeй и мнoгoчислeнныx публикaций. Нeмeцкaя гaзeтa нe скрывaeт вoсxищeния: «Изящнaя, нeжнaя, oдeтaя в сeрeбряную тафту, появилась после паузы Наташа Корсакова. Столь же изысканной и тонкой была ее интерпретация Пятого концерта Моцарта».
Наташины предки со стороны отца — музыканты в шести поколениях. Его прабабушка была ученицей Чайковского. Когда однажды у нее заболела рука, Петр Ильич принес ей только что написанную польку для одной руки…
Наташина мама, Иоланта Мирошникова — пианистка.
— Наташа, представим ситуацию: вам хочется понравиться человеку, но он не говорит ни на одном европейском языке. Какую вещь вы сыграли бы ему, чтобы она точнее всего рассказала о вас, о вашей душе, о характере?
— Сыграла бы Моцарта. Это мой любимый, самый близкий мне композитор. Сыграла бы один из его скрипичных концертов.
— Нельзя ли Моцарта перевести на язык слов?
— Трудно переводится. Он светлый. Солнечный, и в то же время в нем тревога…
— Вы играете на скрипке отца. Что вы ощутили, в первый раз прикоснувшись к ней?
— У меня своя великолепная скрипка ХVIII века. Она принадлежала дедушке. После смерти отца я решила — поиграю на его скрипке когда-нибудь, если случится между концертами перерыв месяца в два. А вышло все непредсказуемо. На концерте с Камерным оркестром в Малом зале я играла Баха, и вдруг у меня спустила струна — подставка наклонилась. Ужасно вспомнить. Концертмейстер сигналит — мол, давай, играй. Играла на трех струнах. Оркестр заиграл чуть громче, спасая меня.
На следующий день опять концерт. И я рискнула сыграть на папиной. Только поменяла струны и — сразу почувствовала вроде неплохо. И бессознательно уловила в этой скрипке что-то особенное, чего не было в моей. Что-то заложено в ней — она как бы сама играет. Ну это я, конечно, банально выражаюсь. И все же тайное было.
Наташа рассказала, как много, нечеловечески много работал в последнее время Андрей. Приходил с концертов вымотанный, ужинал и говорил: «У меня ночная запись». Он оставил после себя очень много записей, словно торопился полнее высказаться. Падал с ног и не мог остановиться. В этом было что-то роковое. Как будто предчувствовал свой последний час на земле. И какая-то мистика — в свой последний концерт он играл «Прощальную симфонию» Гайдна. Этот концерт идет при свечах. А в конце каждый, уходя, гасит свою свечу. Погасил свою свечу и Андрей Корсаков.
Камерный оркестр, которым он руководил, должен был уехать на гастроли в Тулу и Рязань. И уже отправился. Андрей обычно ездил на концерты и репетиции на своей машине. Утром Наташа проводила отца — Иоланта ушла на работу раньше. Он сел в машину. Вахтер видит, что машина не отъезжает. Отец был без сознания — инсульт…
А накануне Андрей дал ЦТ последнее интервью. Наталья Чернова спросила Андрея: «А как дочь растет?» — «Дочь на правильном пути. Я за нее спокоен — она в полном порядке и как человек, и как музыкант». Интервью он давал накануне Наташиного 18-летия. А в эфир интервью пошло после смерти Андрея. Родные были в шоке — они слушали его последнее благословение.
— Первый концерт я играла через три дня после похорон. Я чувствовала — мне надо играть. В принципе меня это спасло. Программа страшно трудная.
— Современную музыку играете?
— Мало. У меня пока другие планы. В будущем непременно буду играть.
— Как вам удается запомнить такое количество произведений наизусть?
— Это — просто. Самое трудное в нашей профессии — интерпретация.
— В какой степени музыкант позволяет себе интерпретировать автора?
— Для меня авторские пометки непременны. Следовать его концепции — это прежде всего. А в остальном — исполнитель свободен: фразировка, интонация, звук. На скрипке вибрацией можно изменять звук. На рояле такое вряд ли удастся.
— Часто ли вы бываете довольны своим исполнением?
— Всегда хочется сыграть лучше, но иногда, — и Наташа рассмеялась, — бываю очень довольна собой! Нет предела совершенству. Например, в этом году Моцарта я играю, может быть, лучше, может быть, хуже — но по-другому!
— Вы говорите, что Моцарт выражает вашу душу, а душа живет, ее одним Моцартом не отшлифуешь.
— Я люблю читать. Но желание музыки настолько перевешивает, что невозможно устоять, и я беру наушники… Очень хочу прочитать Гете в оригинале. Байрона тоже. Немецкий я начала изучать уже в Германии. Английский совершенствую в общении с друзьями.
— Вы учитесь в Нюрнберге. Для нас это город, где судили фашистов. Правда, в незапамятные времена там родился великий Дюрер…
— А майстерзингеры?
— В России другая транскрипция. Вагнеровская опера у нас произносится чуть-чуть не так — «Нюрнбергские мейстерзингеры». А вот средневековые предшественники мастеров-певцов — миннезингеры, на мой взгляд, ближе молодежи: их культ любви и рыцарства — это как раз то, что неплохо бы возродить. А вы знаете, певцы-поэты записывали свои песни квадратными нотами?
— О квадратных нотах мне бабушка рассказывала. Раньше все ноты были белыми, чтобы отпугнуть черную силу.
Хотя рыцарские времена канули в Лету, но влюбленные — везде влюбленные.
Нюрнберг мне очень нравится — очень уютный город, хотя все и выдержано в строгом стиле. На Рождество все невероятно, просто фантастически украшено — и на всю Германию самый большой рождественский базар. И чего там только не встретишь! И когда после праздника пустеет площадь, долго тебе недостает того праздника. Да, совсем другой мир…
— Экзотический русский цветок оказался в чужой среде. И кто же вас там приютил?
— Великолепная семья… А начиналось все так: в маленьком немецком городке проходили «майстер курсы» — со всего мира съехались музыканты. Я попала к педагогу Ульфу Клаузнитцеру. Ульф — концертмейстер и дирижер оркестра, одновременно имеет большой класс в консерватории. Как-то разговорились, и он предложил мне попробовать позаниматься в Нюрнберге, в «Майстерзингер Консерватории». Как раз через месяц в Нюрнберг должен был поехать мой папа. Видите, как все переплелось… Мой спонсор — «Ротари-клуб». В него входят не только музыканты, но и врачи, представители крупных фирм, в том числе «Сименс», «Мерседес». Четыре семьи предложили свои услуги решить все мои материальные проблемы. И вот в одной семье я живу. Великолепно себя там чувствую.
— Апартаменты отличаются от наших?
— У них большой четырехэтажный дом.
— А вы мечтаете о таком же?
— Ну нет! Если бы мне на выбор предложили большой дом или квартиру, я бы выбрала квартиру. Почему? Ночью в таком доме страшно. Неуютно. И потом я смертельно боюсь темноты.
— Тамошняя молодежь очень отличается от нашей?
— Раньше мне казалось — очень. Пообщались, и увидела — похожи. Одни с утра вскакивают, включат рок и целый день в отключке. Я сама обожаю эстраду. Очень люблю. Но не тяжелый металл.
Другие ребята увлечены настоящим делом, как и у нас.
— Закомплексованностью молодое поколение не страдает?
— Больше уверенных в себе.
— А вы не комплексуете?
— Если честно, то нет.
— Ну и слава Богу!
Наташа засмеялась легко и свободно. В коротких милых восклицаниях она — сама непосредственность, всеми родными обласканная, любимая. Я спросила, часто ли она влюбляется.
— По-настоящему — раза два.
— Страдали? Или только радовались?
— Ну что вы! Какая радость? А в общем-то все вместе…
— В «Майстерзингер Консерватории» учатся не только немцы?
— Даже из Индии.
— Надеюсь, влюбились не в индуса?
— Нет, нет. Друзья у меня — вся консерватория. А серьезное — все здесь, в Москве.
— Как переносите разлуку?
— Три месяца перенесли прекрасно.
— Вы ревнивая?
— В общем, да.
— Прощать способны?
— Конечно. Скорее, не способна не прощать.
— Наташа, случались ли в ваших гастрольных поездках смешные курьезы?
— Вспоминаю нашу поездку в Болгарию. Города не помню. Шикарный зал. Мы с папой сыграли первое отделение, во втором должны были играть Двойную сонату Прокофьева. Две скрипки — соло. Антракт почему-то затянулся. Ждем-пождем. На другом конце зала стояла администратор и должна была дать сигнал начинать. А она водит головой из стороны в сторону. Мы-то не знали, что это по-болгарски «да», и ждали утвердительного кивка. А она качает головой. Мы в недоумении. Что за дела? Так и решили начинать без согласия…
— Наверное, в Японии поводов для недоумений было побольше?
— Однажды на улице мы с мамой двух нарядных девушек приняли за манекенщиц. Премиленькие японочки: салатовые бриджи, носочки, кружевные белые кофточки, маленькие беретки, белые перчатки. Очень красиво. Рядом был автосалон, мы решили, что они идут туда… А они, представьте, начали мусор собирать! У нас просто мозговая травма. Самое потрясающее японское впечатление — это зал. Особенно Сантори-холл в Токио и Симфони-холл в Осаке, он вошел в тройку самых любимых моих залов. На четыре тысячи мест.
— И все заполняются? На скрипичную музыку?
— Ни одного свободного места. На нашем концерте в Сантори-холле был японский принц. Мама после моей репетиции с Камерным оркестром сказала: «Ну, я пойду в зал…». Переводчица перепугалась и стала извиняться, что в зале нет свободных мест. Но они, конечно же как-то ее устроили…
— Как вы перенесли столь дальний перелет?
— Когда я увидела план поездки в Японии, то сказала себе: «Если я эту поездку выдержу, то выдержу все». Одиннадцать часов в самолете. Разница во времени ужасна — семь часов. В первый день репетиция в 12, а в Москве — это пять утра… Но зато, когда оклемаешься, чувствуешь себя там очень интересно.
— Ваше восприятие японской публики?
— В зал я обычно не смотрю. Но глаз иногда скользнет по публике. Лица отрешенные, непроницаемые. Но японцы очень радушны в общении. Предупредительные. В Симфони-холле после концерта поставили для меня столик — за моим автографом стояла огромная очередь.
— Наташа, а есть ли у вас любимое концертное платье?
— У меня все платья любимые. Все зависит от настроения. И от зала. Один раз просто смешно получилось. Играли последний концерт. И я надела воздушное платье — розовое с желтым. С блестками. Вышла на сцену — вижу: в зале стулья точно такие!
— Наташа, о чем вы думаете в дороге? В самолете, например?
— Сижу над облаками и прислушиваюсь так тщательно к мотору. Иногда он чуть сбавляет гул, и у меня кровь к вискам. Я ужасно боюсь летать. Я даже лишнего шороха боюсь. В самолете у меня никаких чувств нет. Теперь беру с собой магнитофон, надеваю наушники.
— Когда играют другие, вы способны на ревностно-критическое восприятие?
— Мне трудно сказать. Я очень критично отношусь к другим, но и к себе. К себе, может быть, больше. Хорошее, конечно, я оцениваю с удовольствием. Наши скрипачи остаются скрипачами! Они лучше своих заграничных коллег.
— Наверное, музыкант должен быть странником?
— Это от натуры зависит. Я размышляю о себе: даже не представляю, кем бы я стала? Самая лучшая профессия — музыкант.
— Я вижу вас в балете — вы пластичны, грациозны…
— Проблема в том, что для меня воздержание от пищи никак не реально.
— Но вы худенькая — значит, едите не много.
— Не такая уж и худенькая — 59 кило. При росте 167. Да вот что могла бы еще: изучала бы языки — все подряд.
— Где, кроме России, вы хотели бы жить?
— В любой стране Европы. Я очень люблю Германию. Но не против пожить в Ирландии, Голландии. Во Франции и Бельгии — не возражаю… В общем, вся Европа — мой дом. Мой итальянский импресарио назвал меня «гражданкой мира», и я его не поправила. В Америку меня не тянет.
— Есть ли у вас, мисс Европа, игрушки, которые вы любите?
— У меня три зайца. Есть коала — австралийская игрушка.
— Что-нибудь эдакое не коллекционируете?
— Одно время коллекционировала пачки сигарет. Штук 36 было. Когда у папы неожиданно кончались сигареты, он мне говорил: «Пошли в твой магазин». И мы шли разорять мою коллекцию.
— Наташа, представим, что бог гармонии Моцарт посетит сегодняшнюю Россию. Что за музыку он написал бы?
— Происходящее у нас вдохновило бы воскресшего Амадея, и он написал бы еще один «Реквием». Но гений видит то, что не видит простой смертный. Он бы и в прошлое наше заглянул, и будущее представил — и написал бы русскую симфонию, где лейтмотивом прозвучал бы наш малиновый звон.
1992 г.