Чтo тaкoe фoрмoзa? Слoвo пeрeвoдится кaк «прeкрaснaя» или «прeкрaсный oстрoв». Пo придaнию этo слово воскликнули с восхищением в XVI веке португальские моряки, приближаясь к острову Тайвань, густо усеянному горами и лесами вздымающимися из вод.
Воспевает свой любимый остров в своей последней работе и Лин Хвай-Мин. Для этого хореограф представляет на сцене целую антологию тайваньской поэзии, посвященной красоте острова и его жителей
— Можно выпустить книгу – шутит Лин Хвай-мин, разговаривая со мной после спектакля. — В начале было 300 имен поэтов. Но потом пришлось все это сгруппировать, выбирать подходящие места для этого. Но мне нравится все, потому что там очень много красивых строчек.
Итак, «В начале было Слово»… А в спектакле «Формоза» словом не только все начинается и заканчивается – поэтическое слово не перестает звучать в течение всего вечера. Здесь танец уподобляется первым европейским балетам (еще пра-балетам) в XVI веке, в которых как известно, танец рождался из поэзии, и первые балеты шли под ритм стихов. В «Формозе» также аккомпаниментом танцу являются стихи. Но не просто стихи звучащие. Они еще и визуализируются, высвечиваясь на заднике в виде красивых иероглифов.
«Вихревой океан, ILha Formosa (Прекрасный остров)» – вспыхивают на заднике сцены слова Лиен Хэна из «Общей истории Тайваня», которыми спектакль открывается и завершается. А далее следуют поэтичнейшие строки из «Моего острова» поэта Линь Фуань Чань: « Мой остров – листок. Плывущий вдоль края Тихого Океана. Иные говорят: это большой кит, но большинство любят говорить: это ямс, питающий 23 миллиона людей словно мать».
— Если вы посмотрите на карту – форма острова Тайвань напоминает лист – расшифровывает Лин Хвай- мин начало своего балета и уподобление острова листику, а еще и растению под названием ямс, которое кормит население Лин Хвай-мин.
А на сцене танцовщики телами выписывают китайские иероглифы, визуально рифмуясь с теми иероглифами, что возникают на заднике.
Новый балет Лин Хвай- мина — это танец, растворенный в поэзии, или поэзия в танце. Само название труппы «Клауд Гейт» — переводится как «Небесные врата». Так согласно легенде, называли ритуальный китайский танец, возникший около 5 тысяч лет назад. Естественно, и творчество Лин Хвай-мина, самого известного хореографа Азии, основателя и руководителя «Клауд Гейт», также связано с древнейшими ритуалами и национальной мифологией. Тем не менее ритуал у хореографа модернизирован и скрещен как с лексикой классического балета (в меньшей степени), так и с современными танцевальными течениями (в большей).
Правда, в новом своем произведении всегда такой своеобразный, ни на кого не похожий балетмейстер не подпитывается традиционными практиками и национальным фольклором, а в гораздо большей степени, чем, например, в «Девяти песнях» ориентируется на европейский танцевальный модерн: в его балете особенно чувствуется влияние европейских хореографов от Марты Грэм до Бежара и Килиана. Правда, при этом пластика его танцовщиков все равно остается уникальной, придавая их телам неповторимый танцевальный шарм.
Тем не менее находится у хореографа место и использованию в танце техники древних восточных боевых искусств: одна группа танцовщиков тут противоборствует с другой. Потому что «Формоза», как и сам остров Тайвань, который воспевает в своем балете хореограф, это далеко не только красота и поэзия, это остров страдающий от землетрясений, тайфунов и социальных расколов.
«Когда приходит сезон муссонов, тучи начинают собираться и нисходить, а гром и молния следом» — звучат со сцены стихи на китайском, одновременно отражаясь на заднике в виде иероглифов, а перевод написанного появляется на экране расположенном над сценой… А на сцене танцовщики разбиваются на группы: в движениях появляется резкость и агрессия
— У вас в самом финале агрессивная толпа убивает женщину, а потом образуются два лагеря, которые тоже наступают друг на друга… – продолжаю расспрашивать хореографа о его замысле
— Это происходит в любой стране. Как мне кажется весь мир находится сейчас в таком небольшом хаосе. И слово «Формоза» с португальского переводится как красивый, но эта работа о красоте в руинах – о разрушении красоты. Когда мы исполняли спектакль в Великобритании, то уподобляли происходящее в нем Великобритании после выхода из Евросоюза. Когда мы исполняли этот спектакль в Америке — это то во что мы превратились, когда Трамп занял свое место в Белом доме. Поэзия идет в этом спектакле и параллельно, и вместе со стихами. Здесь и устная речь, и написанные кем-то строки. Почему я решил выбрать речевое повествование? Потому что слова документируют все, что происходит. Всю историю записывают. Но слова могут потеряться под действием времени. И история может быть переписана. И как вы видели в конце все слова распадаются на части.
Действительно, на спектакле «Формоза» интересно следить не только за движением танцовщиков, но и за тем как эти движения рифмуются с тем что происходит на визуальной картинке, которая проецируется на задник. Иероглифы тут, то черные на белом фоне, то белые на черном. Они то увеличиваются, превращаясь в гигантские знаки, то становятся микроскопическими, сливаясь вместе и образуя черную дыру, в которую, не задумываясь вверх тормашками летит человечество. Знаки, выписанные на заднике, и тела, движущиеся в пространстве сцены (как всегда у танцовщиков этой труппы пластичные и мягкие словно воск), тут метафоры: перед нами возникают облака, небо, поля риса, буддийские храмы и христианские церкви, маленькие города с апельсинами и жасмином – все о чем повествуется в стихах… И все здесь — метафора миру в котором мы живем.
В последней части спектакля иероглифы на заднике начинают распадаться на отдельные штрихи – ведь письменность, по мысли постановщика, тоже ненадежное средство подвластное бегу и разрушению времени…
— Я сам начинал как писатель. Я ведь не танцевал до 23 лет, я начал только в 23 года, и изначально все это у меня получалось в таком повествовательном стиле. Мне казалось, что это может быть препятствием для движения. В моей последней работе, 90-ой по счету, слова вернулись – рассказывает мне Лин Хвай-мин.
— А ваших слов в тексте не было?
— Моих слов не было. Это все из стихов тайваньских поэтов которые пишут о своем острове.
-Почему вы объявили, что этот спектакль последний?
— Я стар. Мне 72 года. Я практически один из самых старых действующих хореографов на свете. И я хотел бы передать дело молодым хореографам. В мире современного танца, когда хореограф в возрасте чувствует себя нехорошо, труппа может развалиться. Как это случилось через 2 года после смерти Мерса Каннингема. Это всегда проблема. Поэтому я бы хотел убедиться, как пойдет переход, пока я еще не совсем постарел.
— А в руководстве компанией вы остаетесь?
— До конца этого года, да. А потом в компании будет новый хореограф. Его работы уже были представлены в Лондоне и Париже. График расписан на следующие 2 года.
— Чем вы планируете заниматься, после того как оставите труппу?
— Серьезный вопрос. Я образовал эту труппу когда мне было 26 лет и я ей управлял. Но на самом деле компания управляла и направляла меня. Я жил по расписанию. Впервые в своей жизни я должен задаваться вопросом, что мне делать завтра. Это немножко пугает. Как пойти в супермаркет и что-то купить, купить марки, чтобы отправить письмо. Все будет для меня открытием. Все буду делать в первый раз.
— А может быть вы отдохнете и через год-два сделаете новую работу?
— Если новый руководитель меня пригласит, и я по-прежнему буду в состоянии двигаться… А с другой стороны, может быть меня пригласят, когда я уже буду слишком стар. Кто знает будущее? Будущее мое и будущее компании… Посмотрим, куда будет дуть ветер?
— Но это ваше собственное решение?
-Да! Только моё! Меня никто не вынуждал.
— Трудное для вас решение?
— Оно логичное, поскольку компании трудно выживать после ухода руководителя. Наша труппа — единственная в Тайване, которая на протяжении своего существования получала поддержку от зрителей. Я бы хотел убедиться, что компания сможет существовать и без моего участия. Я принял свое решение уже два года назад, и процесс перехода начался уже тогда. Пока он проходит очень гладко.