Жюри Кaнн глaвe с aвстрaлийскoй aктрисoй Кeйт Блaншeтт, в сoстaв кoтoрoгo вxoдил Aндрeй Звягинцeв, присудило в 2018 году «Серебряную пальмовую ветвь» за лучшую женскую роль казахстанской актрисе Самал Еслямовой, сыгравшей в «Айке» киргизскую девушку, приехавшую в Москву на заработки и вынужденную оставить ребенка в роддоме. Фильм тогда показали в последний конкурсный день. Сергей Дворцевой снимал его в сложной копродукции Польши, Германии, Казахстана, Китая и России на протяжении шести лет, поскольку денег катастрофически не хватало. Это был исключительный случай: фестиваль в разгаре, а съемки продолжаются. Каннское руководство пригласило картину к участию, посмотрев рабочий материал.
Сергей Дворцевой рассказывал нам, как к созданию «Айки» его подтолкнула статья о 248 киргизских женщинах, вынужденных отказаться от своих детей, поскольку жизнь в Москве была невыносимо тяжела. Сам режиссер тоже живет трудно. Он снимает некоммерческие картины, на которые уходят годы, тратит на них собственные средства, и как он сам говорит, живет впроголодь. Авторское кино никогда не приносит прибыли, значит, должна быть выработана система его поддержки. Ясно же, что оно не окупит себя в прокате, да и о каком прокате у нас может идти речь. 28 миллионов, выделенных государством на проект, обернулись для режиссера «позором». Между тем 22 января «Айка», попавшая в число номинантов премии Гильдии киноведов и кинокритков «Белый слон», как лучший фильм, лучшая режиссерская и операторская работа, лучшая женская роль.
Мы поговорили с Сергеем Дворцевым о сложившейся ситуации.
Что вы намерены делать?
— Я сам чуть-чуть в шоке. Не ожидал, что так будет происходить. Впервые я должен платить штраф, но думаю, ситуация как-то утрясется, и возобладает здравый смысл. Ситуация абсурдная. Надеюсь, что кто-то поймет это и попытается ее изменить. Мне сказали, что министерство культуры передает дело в суд. То есть, если я не отдам деньги, а отдать я такую сумму не в состоянии, то, наверное, суд примет соответствующее решение, придут судебные приставы. Я пока не знаю, что делать. Все время тешу себя надеждой, что кто-то поймет, что это ненормально, написал какие-то письма.
— Систему надо в корне менять.
— Система распределения денег в Минкульте базируется на одном критерии: сдал ты фильм вовремя или нет. Получается так: чтобы быть в числе передовиков нашего кинематографического производства, надо просто в срок сдавать картины, а какого они качества — совсем не важно. Важно быстро сдавать, очень быстро делать, снова быстро сдавать и снова быстро делать, то есть заниматься освоением бюджета. Тогда почему мы спрашиваем, где наш кинематограф, где наши сильные картины и зритель, который должен их смотреть? А что он должен смотреть, если мы не беспокоимся о качестве продукта. Если мыслить по государственному, то надо какие-то критерии вводить, как это во всем мире делается, и рассматривать все картины строго индивидуально. Есть, конечно, какие-то границы и сроки, но важен индивидуальный подход. В производстве нашей картины участвовало пять стран, не только Россия. И везде мы проблему как-то решали: объясняли, показывали материалы, писали письма. И достигли результата, но не в Минкульте. Получается, что наказывается картина в принципе успешная. Я же не должен деньги Минкульту. Я не брал возвратные средства. Была безвозвратная субсидия. То, что теперь нам предъявляется, эти 7,5 миллионов, — это наказание картины, штраф за то, что она делалась дольше, чем планировалось. И все! Это единственное нарушение. Не слишком ли жестокое наказание? Картина же существует. В чем смысл закона? Он направлен на то, чтобы фильмы делались вовремя. Но если существет сложная картина, почему бы не разобраться? Сколько надо дать дополнительного времени? Так делается везде.
— На какой стадии производства подключился Минкульт?
— Фактически с самого начала. Сначала были Россия в лице Минкульта, Германия. Участвовала также Польша. Казахстан и Китай появились позже, собственно Китай спасал картину. Я же даже дополнительных денег у Минкульта не просил за шесть лет производства. Как получил в самом начале 28 миллионов, и все. Просил только дать возможность доработать, не мешать. Мне ее предоставили, но всегда говорили, что придется заплатить штраф. В ответ я спрашивал: «Что мне сейчас делать? Остановиться? Не снимать картину?» Какая-то странная ситуация.
В Минкульте много здравомыслящих и понимающих ситуацию людей. Но сама система перемалывает даже то, что перемалывать не надо. Что мы хотим на выходе? Чтобы не было интересных картин? Мне сейчас пишут молодые кинематографисты: «Мы в шоке! Что нам-то делать, если вас прессуют за успешную картину?» То есть в такой ситуации им нельзя ничего интересного делать. Потому что все интересное кино получается не просто. Вот в чем беда для государства. Я далек от мысли, что кто-то это специально делает.
— Зато накануне Каннского кинофестиваля глава кинодепартамента так гордились, что Минкульт причастен к картине, взятой в конкурс.
— В этом и парадокс. Гордились, а теперь наказывают. Есть буква закона и есть дух закона. Для чего-то же закон создается! В чем его смысл? Я и так наказан. Шесть лет делал картину за небольшие деньги, сам не получил ничего. Наверное, кто-то думает, что артхаусные режиссеры живут припеваючи. А это сложнейшая работа — снимать шесть лет за маленькие деньги. Нельзя приравнивать наше кино к коммерческим картинам. Не хочу бросать камень в других, но «Бабушка легкого поведения» — совсем другая картина. Она должна по-другому оцениваться и финансироваться. Я не против развлекательного кино. Оно должно быть, но нельзя же все превратить в развлечение.
— Вы говорите «кто-то там» поймет. А кто это? На кого вы уповаете? На богатого дядю? Чтобы изменить систему, потребуется время.
— Не знаю, на кого уповать. В Минкульте говорят: «Мы ничего изменить не можем, потому что есть закон. Даже, если бы мы хотели». Я верю, что они хотят мне помочь. Там есть люди, которые сопереживают. У нас пока не скажет самый главный, человек высокого ранга: «Ребята, здесь какой-то непорядок», ничего не изменится. Не знаю, кто это в нашей иерархии.
— Вот поэтому ваш коллега Виктор Косаковский никогда у государства денег не берет.
— Я не понимаю, нужно ли вообще кому-то, обществу, государству то, что я делаю. Мучительно делаю сложные картины, а есть ли необходимость в серьезном изображении? Понимаю, что не каждый будет смотреть артхаусное кино. Не каждый будет слушать оперу. Но они должны быть. Кто должен этим заниматься? Вероятно, государство. Важно уже то, что мы сейчас об этом говорим. Ведь государство — это люди, которых надо в чем-то убеждать. У нас есть серьезная проблема — очень мало людей смотрит настоящее кино. Это же наша больная тема. А чтобы больше зрителей смотрело кино, нам надо делать хорошие картины, поддерживать их каким-то образом, популяризировать, приучать к ним народ. Если человеку о чем-то рассказывать, то он больше будет понимать. Я, допустим, в свое время ничего не понимал в опере. Но если мне кто-то о ней рассказал, мне стало интересно. Мы все должны на каком-то уровне этим заниматься. Меня зовут где-то выступить, и я иду, и говорю с людьми бесплатно. Это важно, чтобы хотя бы несколько человек поняли, в чем красота и сила того или иного произведения. Если об этом не говорит, тихо сидеть, тогда все прекратится. Не будет ничего. КПД же очень низкий у нас.